Мария Яновская
Надежда Атаева на слушаниях Европарламента по принудительному труду, ноябрь 2011 года
В понедельник, 22 июля, лидер Ассоциации «Права человека в Центральной Азии», базирующейся во Франции, сообщила на своей странице в «Фейсбуке»: «19 июля 2013 года Ташкентский городской суд по уголовным делам приговорил меня заочно к семи годам лишения свободы с конфискацией имущества. Суд проходил без меня и моего представителя, не было и адвоката. Меня обвинили в хищении чужого имущества. Моя вина доказывалась показаниями 69 свидетелей, ранее осужденных и работавших с моим отцом. Экспертизы, которые бы доказывали сумму причиненного ущерба, отсутствуют. Этому решению узбекского «правосудия» предшествовали угрозы через онлайн-издания и по электронной почте, провокации и многочисленные экстрадиционные запросы. Что ж, живем дальше!»
Известие о заочном приговоре в отношении лидера правозащитной организации, которая активно выступает против пыток заключенных в Узбекистане, против использования детского труда и так далее, было довольно неожиданным, и «Фергана» связалась с Надеждой Атаевой, чтобы узнать подробности.
– Откуда взялось это уголовное дело?
Надежда Атаева: Судебное решение, принятое заочно, действительно, является неожиданным, хотя уголовным преследованиям наша семья подвергается с марта 2000 года, это и стало причиной нашей эмиграции.
Вся история началась в 1999 году, когда мой отец, Алим Атаев, не захотел участвовать в фальсификации статистики по урожайности зерна, и нам начали угрожать. В 1996 году президент Ислам Каримов объявил о национальной программе продовольственной безопасности и зерновой независимости, и в 1997 году отец заступил на должность председателя корпорации «Узхлебопродукт», которая объединяла 400 предприятий: мельничные, хлебоприемные, элеваторы, хлебопекарные, макаронные и комбикормовые производства. Все они работали на внутренний рынок, корпорация выполняла госзаказ, отец был членом правительства и стоял у истоков создания Семенного фонда Узбекистана.
Нужно сказать, что до этого, в советский период, зерно в Узбекистан поступало из России, Украины, Канады. Когда мы начали выращивать отечественную пшеницу, то она не всегда отвечала прежним качественным показателям. Отца принуждали принимать пшеницу на зернохранение прямо с полей: сырой и без зерноочистки, или направлять фуражную пшеницу на продовольственные цели. Отцу сообщали о случаях, когда работники прокуратуры стояли в местах приемки зерна и угрозами заставляли давать ложные цифры в отчетах, например, отражать в статистике вес влажной пшеницы, и так далее. Отец изо всех сил пытался этому противостоять законными способами. Он писал в Генпрокуратуру, в СНБ, чтобы противостоять припискам. Часть переписки сохранялась: один экземпляр был у меня, другой – у отца, третий – в надежном месте… Мы делали все, чтобы не дать втянуть себя в эти преступления.
Алим Атаев (слева). Фото 1999 г.
Начался серьезный конфликт с премьером и вице-премьерами. Я работала в частной фирме, занималась бизнесом в сфере инвестиций, – и за 18 месяцев, что шла активная борьба, мы получали серьезные угрозы, мне предлагали провокационные сделки… Нам приходилось вести очень осторожный образ жизни, я практически никуда не выходила. Но отец искренне верил, что если обо всем узнает Каримов, то будут проведены реформы по учету зерна, все наладится, и порядок будет восстановлен. Отец убеждал меня, что все эти «наезды» и угрозы нужно просто выдержать.
В корпорации «Узхлебопродукт» был секретный отдел СНБ, работники которого очень внимательно относились ко всем сигналам, которые поступали от отца или его заместителя. Складывалось впечатление, что все заинтересованы в наведении порядка, и отец очень хотел довести все до сведения президента. У него не было прямого выхода на Каримова, только через премьера или через СНБ. Однако чем ближе мы приближались к тому, чтобы Каримов получал постоянную реальную информацию, тем сильнее оказывалось давление на нас.
И вот, когда в 2000 году Каримов объявил, что Узбекистан достиг зерновой независимости, отец был вынужден обратиться в СНБ с докладной запиской, в которой писал, что в элеваторах остатки зерна из госресурсов иссякали, и что если мы сейчас же не начнем импортировать зерно, то через два-три месяца в стране начнется голодный бунт. Он требовал, чтобы информацию срочно доложили Каримову.
И через несколько часов после подачи этой записки Каримов позвонил отцу. Во время разговора отец рассказал президенту, почему и каким образом фальсифицируется статистика и что нужно делать, чтобы появились реальные цифры по урожайности, учету и хранению зерна. Это было в первых числах марта.
А буквально через неделю мы узнаем, что Каримов подписал распоряжение провести комплексную проверку отрасли, и в состав комиссии вошли как раз те люди, которые боролись с отцом и покрывали фальсификации.
30 марта 2000 года было назначено выездное заседание Кабинета Министров в Джизакской области, и отец был готов открыто на нем рассказать о фальсификациях. Он очень рано приехал в Джизак, зарегистрировался, проехал по предприятиям, чтобы проверить их готовность к примке нового урожая зерновых. И тут ему позвонил доверенный человек и попросил, чтобы отец на такси подъехал на встречу с ним. И там он показал отцу постановление на его арест: «Алим Атаевич, тебя арестуют на этом посту ГАИ, когда ты будешь возвращаться в Ташкент. Добиваются показаний против тебя от арестованного заместителя (заместитель председателя корпорации «Узхлебопродукт» по экономическим вопросам был арестован 23 марта). В таком же положении твой брат (заместитель директора пекарни «Уч кахрамон нон» Сапарбай Атаев), его уже пытают. Ты им пока помочь не можешь. Единственное, что может спасти тебя и подследственных, – это твои документы и твоя эмиграция».
Отец долго не соглашался, так как считал себя невиновным, но в конце концов, этот человек его убедил, и отец в тот же день, не возвращаясь в Ташкент, покинул территорию Узбекистана. Он уехал в Казахстан.
А мне позвонили и сказали, что отец арестован, велели срочно собрать необходимые документы и покинуть Узбекистан, потому что готовится мой арест. Я понимала, что это серьезно: брат отца уже был арестован, дело – с абсурдными обвинениями – начинали раскручивать, и адвокаты ничего не могли сделать.
Мама со мной не поехала, сказала, что примет все испытания вместе с папой. Мы же были уверены, что отец арестован. Я оставила маму в очень тяжелом состоянии, а сама с шестилетней дочерью и приемной сестрой – ей не было и 15 лет, – уехала в Чимкент, а оттуда в Алма-Ату.
Из Казахстана я позвонила руководителю компании, в которой работала, и она сказала: «Никогда не возвращайся. Задержали нашего бухгалтера, и нас заставляют давать показания, что мы отмывали деньги вашей семьи». Мы арендовали два кабинета в здании, где располагалась корпорация, которую возглавлял отец. Но здание принадлежало хокимияту, и мы оплачивали аренду и все счета, официально, через банк. Однако нашу компанию обвинили в том, что мы ни за что не платили, пользуясь служебным положением отца, а все контракты и платежки, как мне рассказали, силовики, пришедшие с обыском, рвали на глазах сотрудников. И тогда я сказала: «Девочки, если вам будут угрожать, подписывайте что угодно. Этот период пройдет, а я буду писать жалобы».
Через несколько дней я добралась до Москвы, вошла в американское посольство и попросила политическое убежище. Но с этим все затянулось, и мне с детьми пришлось переехать в Тольятти, и только через два года доверенные люди перевезли нас на автомобиле во Францию. В 2002 году я, брат и отец попросили во Франции политического убежища, и в 2005 году мне его дали, Франция взяла на себя обязательства по обеспечению нашей безопасности. Узбекистан объявил нас троих в розыск по линии Интерпола, в нарушении статей 1 и 2 Устава Интерпола, и во Францию примерно раз в полгода приходят экстрадиционные запросы.
Все эти годы я, защищая интересы и честное имя своей семьи, непрерывно писала жалобы, обращаясь во все инстанции Узбекистана и за его пределами, вплоть до ООН и международных правозащитных организаций. Так я познакомилась с механизмами защиты прав человека – и после стала заниматься правозащитой.
Алим Атаев на встрече с французскими правозащитниками. Фото из архива Н.Атаевой
– Что с вашим отцом?
– С 2000 до 2002 года я ничего о нем не знала. И только когда мы оказались во Франции, в тот же день мне устроили с ним встречу. Оказалось, что те же люди, что спасли меня, помогли и ему приехать в Европу. Мама сейчас тоже живет во Франции.
После нашей встречи я больше стала понимать в этой истории. Теперь, когда я занимаюсь правозащитной деятельностью и знаю, как фабрикуют обвинения, я поняла, что наше дело – это одно из тысяч подобных.
– В чем вас обвиняют?
– Я узнала, что суд над Атаевыми проходил под грифом «Дело особой государственной важности», и дело занимает 79 томов по 150 листов каждый. Меня и моего брата Кахрамона приговорили заочно к семи годам заключения с конфискацией имущества, отца – к девяти. Нас признали виновными по ст.167 (хищение чужого имущества в особо крупных размерах) и ст.205 (злоупотребление служебным положением). Все обвинения абсурдны.
Например, одно из обвинений, предъявленных отцу, – незаконная продажа десяти минипекарен. А эти десять малых предприятий были на тот момент на балансе Госкомимущества, и государство объявило тендер на их продажу, искали иностранных инвесторов. Да, пекарни были в трастовом управлении корпорации, которую возглавлял отец, но назначенные директора не имели должностных полномочий распоряжаться имуществом, тем более их не было у председателя корпорации «Узхлебопродукт».
Или, например, папиного брата обвинили, что он незаконно приватизировал предприятие. Но это предприятие уже давно было приватизировано, и дядя купил его у акционерного общества, и есть договор купли-продажи и другие необходимые для этой процедуры документы.
И так во всем.
Все обвинения, которые нам были предъявлены, взяты с потолка. Следствие велось непрофессионально, все перепутано, скорее всего, по умыслу… Я писала об этом в жалобах и на имя генпрокурора, и Сайере Рашидовой (омбудсмену), но все мои письма игнорировались.
Нас обвиняют, что мы причинили ущерб государству в пять миллионов долларов США. Как? Я работала в частной коммерческой организации, была обыкновенным менеджером по внешнеэкономической деятельности, у меня не было ни доступа к банковским счетам, ни права распоряжаться имуществом нашей компании. Мой брат работал помощником юриста, это почти секретарь. Он тоже не имел отношения к имуществу. Однако нас с ним обвиняют в преступном сговоре с отцом на хищение имущества корпорации «Узхлебопродукт».
– Почему только сейчас вынесен приговор по делу, которое было заведено 13 лет назад? Как думаете?
– В 2014 году истекал срок дела, возбужденного против нас. Но узбекскую власть очень раздражает то, что я делаю. После каждого заявления «Ассоциации» мы ждем «ответа» Ташкента. Так, через несколько дней после выхода нашего сообщения про покушение на Обидхона Кори Назарова по узбекскому телевидению был показан абсолютно пропагандистский фильм «Зерно истины», где нас с отцом объявили преступниками, которые причинили ущерб Узбекистану на 13 миллионнов США.
Как только вышла наша петиция по поводу андижанских событий, на наше имущество был наложен арест. Проблемы возникали, когда мы начали кампанию с призывом объявить бойкот узбекскому хлопку из-за использования принудительного детского труда. После участия в суде по иску Лолы Каримовой появились угрозы на моих страницах в социальных сетях, а вскоре пришел новый запрос на экстрадицию.
А недавно стало известно, что мою однокомнатную квартиру в Ташкенте – единственное имущество, которое у меня осталось и где прописана моя дочь, – заварили сварочным аппаратом, и в прокуратуре объяснили, что это сделано для того, чтобы эту квартиру не посещали террористы. Ну, что тут скажешь?
Квартиру, где прописаны брат и родители, тоже попытались отнять – туда пришла комиссия: представители прокуратуры и махаллинского комитета, участковый, еще кто-то, – и хотели квартиру опечатать… Пока у них не получилось.
Недавно мы начали публиковать письма заключенных из Узбекистана, сделали доклад о пытках в местах заключения. И я думаю, что прошедший суд – это реакция.
Хотя может, я и преувеличиваю. Возможно, это связано и с фальсификациями статистики урожайности зерна, которая сегодня достигла апогея. Еще в 2011 году Ислам Каримов объявил, что было выращено свыше 7 миллионов тонн зерна. Как говорит мой отец, при такой урожайности мясо в Узбекистане должно быть бесплатным. Учитывая ограниченное количество посевных площадей, это урожайность выше, чем в России или на Украине, а такого быть не может. Отец думает, что реальные показатели – это 2200-2400 тысяч тонн вместе с Семенным фондом Узбекистана, но никак не семь…
Можно махнуть рукой на угрозы, которые постоянно поступают в мой адрес, на потери имущества, на экстрадиционные запросы… Но очень трудно жить с тем, что на твоих родственников, которые остались в Узбекистане и с которыми ради их же безопасности я не поддерживаю никаких связей, – все эти годы оказывается очень серьезное давление.
Я никогда не писала и не говорила об этом, но никто из наших родственников в течение тринадцати лет не может устроиться на работу, в том числе и брат отца, который был приговорен к девяти годам лишения свободы, но через два года освобожден по амнистии. И сейчас ему постоянно угрожают, что он может оказаться за решеткой. Многих наших родственников вызывали в СНБ и призывали отказаться от родства с нами.
Но я не могу прекратить делать свое дело. Мне кажется, единственное, как мы можем сегодня повлиять на режим в Узбекистане, – это занимать активную гражданскую позицию. И я благодарна своим родным, прежде всего, родителям, которые создали для меня все условия, чтобы я могла делать свою работу.
Беседовала Мария Яновская
http://www.fergananews.com/articles/7810