Георгий Мамедов побеседовал о политической позиции художника, Pussy Riot и «непарадной» документальной фотографии в Узбекистане с фотографом и кинематографисткой Умидой Ахмедовой, приговоренной узбекским судом в 2010 году к условному сроку за «клевету и оскорбление узбекского народа» и ее супругом и соавтором Олегом Карповым.
Г.М.: Умида, Олег, как изменилась ваша жизнь после суда и обвинительного приговора?
Умида Ахмедова: Раньше я была более или менее лояльна власти. Я знала о существовании сайтов, которые блокируют, но я туда не заходила. Я жила по принципу: пусть они живут в своем мире, а я буду жить в своем. У меня даже был афоризм: «родная земля кормит, главное, чтобы мерзавцы не мешали». Боюсь, я «накаркала»: мерзавцы появились. Зная, что слова и мысли материализуются, на вопрос: «они от тебя отстали?» я отвечаю: «теперь я от них не отстану». Теперь мне терять нечего. Если до суда, я верила во «врагов государства», то после я засомневалась даже в существовании ваххабитов. Я не могу сказать, что не чувствую страха. Состояние напряжения с каждым днем усиливается. Это достаточно неприятное состояние. Раньше ко мне обращались с узбекского телевидения с просьбой об интервью, например, теперь же все боятся. Как сказал Зощенко: «Когда я вижу знакомых, я на всякий случай перехожу на другую сторону улицы, чтобы людей не ставить в неловкое положение». Я это на себе ощутила. Но я от этого не страдаю.
Фотографии из «криминального альбома» Умиды Ахмедовой «Женщины и мужчины: от рассвета до заката»
Получается, что эта ситуация вас скорее политизировала, нежели заставила замолчать?
Олег Карпов: Можно сказать, что если раньше мы были в мягкой оппозиции к власти, то сейчас мы стали их непримиримыми оппонентами. Они сами рождают диссидентов.
В вашем судебном приговоре меня особенно поразила фраза, звучавшая как отягчающее обстоятельство: «Умида Ахмедова как женщина, узбечка и мусульманка…»
У.А.: Я поняла, о чем ты. Когда я в юности приехала в Москву, то столкнулась с подобным же отношением парней-узбеков: если русская девушка могла курить, позволяла себе какие-то вольности, то это воспринималось нормально. Что меня удивляло, — узбек мог даже жениться на ней, несмотря на то, девственница она или нет. А вот если узбечка позволяла себе такую же вольность, — это не прощалось. Поэтому меня эта фраза сильно не удивила. Даже среди оппозиционных журналистов-мужчин узбеков почти нет – все они либо сидят, либо их давно уже нет в стране. Нормальная узбекская интеллигенция (писатели, журналисты) либо замолчали, либо давно уехали. Малика Бабаева, например, также как и меня, судили за клевету.
О.К.: Русский или татарин — это одно, но когда свой, узбек это делает, это как «сор из избы выносить».
После приговора Pussy Riot ваше дело стало восприниматься уже не как «узбекский произвол», а как первый симптом, становящейся все более радикальной патриархально-клерикальной паранойи власти, свойственной практически всем постсоветским режимам. В случае Pussy Riot, так же как и в вашем деле (женщина, узбечка, мусульманка), в основу обвинения были положены средневековые сентенции о «недопустимости нахождения женщины на амвоне», «кощунницах». Как бы вы могли это прокомментировать?
У.А.: Как бы девочки из Pussy Riot ни улыбались, как бы их ни поддерживал весь мир, я представляла, что происходит у них внутри. Это просто страшно. Позже стали сравнивать их суд с делом Даниэля и Синявского, после которого, собственно, и появился отросток советской оппозиции. До 1966 года этого понятия не было. После того, как полмира смеялись над моим процессом, я многое поняла. Государство своими идиотскими действиями само создает себе врагов. Вы (речь идет о советском руководстве) закрылись от мира, вы строите социализм, у вас полмира врагов — зачем вы это делаете? Страна выставила себя в смешном виде – это проявление слабости. Развал Советского Союза начался с таких акций, как арест Бродского. Вроде бы сталинские репрессии кончились, была хрущевская оттепель и вдруг опять… Сейчас тоже Олег надеялся на лучшее: вот пришел Путин… Я говорю: «Олег, посмотри на его рожу!», а он мне: «Ты что?! Я верю в Путина – это держава!».
О.К.: Очень долгое время у меня была вера в демократичность России, примерно так: придет Путин, щелкнет по носу Каримову, и тот станет «цивилизованным правителем». А в какой-то момент мы поняли, что ситуация там гораздо хуже, чем у нас. У себя мы имеем тоталитарную власть, но слабую, которая пытается из себя изображать сильную. А там же власть на порядок сильнее. Суд над Pussy Riot создал ситуацию, когда диалог власти и «интеллектуальной элиты» становится почти невозможным. Ситуация приближается к той, которая была в Польше, когда кинематографисты, например, очень дружно и внятно перестали совсем сотрудничать с властью: либо уезжали, либо оставались, но ничего не делали.
Мне кажется, Олег, вы очень переоцениваете российскую «интеллектуальную элиту» и ее солидарность с Pussy Riot и другими политическими художниками и активистами. Не думаю, что в России, да и здесь, в Центральной Азии, возможна ситуация, когда деятели культуры бы солидарно противостояли произволу власти таким же образом как польские кинематографисты. Скорее, наоборот, мы чаще слышим утверждения, что «художник никому ничего не должен», что «искусство вне политики, над политикой» и т.п.
О.К.: Я соглашусь — художники заняты своей карьерой. Раньше были выставки, акции «безбашенных», как мы их называли. Сейчас все остепенились, встроились в систему. Сейчас искусство уходит из музеев, потому что народ перестает туда ходить. Народ не ходит, потому что не находит там чего-то важного. Публики в традиционном смысле этого слова нет, — на выставки приходит ограниченная арт-тусовка, междусобойчик, который становится все жиже и жиже.
Между тем для художника возможности для выбора быть политизированным или аполитичным уже нет: если ты не борешься, значит, ты на стороне власти.
У.А.:После истории со мной и Pussy Riot я считаю, что художник не имеет права заниматься самолюбованием: закрылся в мастерской, вот я сдохну, а через сто лет вытащат. Никогда не вытащат! Не верю в эти сказки: «художник должен быть бедным». Не будь продажным! Ищи форму! Нельзя закрываться, когда все взрослое население страны батрачит. Что будет завтра с твоей страной? Один или два процента лучших представителей твоей нации уходят куда-то, они не востребованы. Как художник может молчать об этом?! Будь то фотограф или кто-нибудь другой?!
Но надо сказать, что мое дело спровоцировало определенный интерес к документальной «непарадной» фотографии в Узбекистане. Дело в том, что еще с советских времен за документальной фотографией закрепился статус «беззубой». С «парадных» фотографий, например, Макса Пенсона, который был штатным фотокорреспондентом «Правды Востока» в Ташкенте в 1930-е. Вся его фотография — это образ беззубого счастливого узбека, который смотрит на «лампочку Ильича». В последние 10-15 лет в Узбекистане насаждается такая же «беззубая» пресса. Беззубая, продажная, трусливая. И фотография должна ей соответствовать. Большинство официозных фотографов, находящихся в обслуге власти, продолжают линию Пенсона — все узбеки на фотографиях должны быть красивыми и счастливыми.
Однако сейчас есть много молодых людей, учащихся отделения фотографии, операторского факультета, которые хотят заниматься другой, «непарадной», фотографией. Они собираются вокруг меня, вокруг Олега. И мое дело, и то, что я женщина, создает мне в этом смысле определенный «пиар» — люди начинают искать мои фотографии, интересоваться критической документальной фотографией. Так что хочется повторить: я от них не отстану!
Расшифровка аудиозаписи: Джамиля Дандыбаева. Фото: Джошик Мурзахметов
http://www.art-initiatives.org/?p=5102